Мария Хаустова - Мамочка из 21-го бокса
Для того, чтобы правильно понимать эти слова Иисуса Христа, нужно знать, что у древних евреев седьмая из десяти заповедей, полученных Моисеем от Бога на горе Синай, гласит: «Не прелюбодействуй» (Исх.20:14). Эта заповедь, стоя на страже супружеской верности, запрещала мужу или жене иметь сексуальные связи с другими женатыми людьми и защищала чистоту брака, рекомендуя постоянство в брачных отношениях, и предписывала не допускать супружеской измены ни в коем случае. Тому человеку, который нарушал эту заповедь, по Ветхозаветному закону грозила смертная казнь. «Если кто будет прелюбодействовать с женой замужнею, если кто будет прелюбодействовать с женою ближнего своего, – да будут преданы смерти и прелюбодей и прелюбодейка. (Лев.20:10)».
– Не. Не это. Дальше читай, – перебил её он снова.
– Не обманывайтесь: ни блудники, ни идолослужители, ни прелюбодеи, ни малакии, ни мужеложники… Царства Божия не наследуют. (1Кор. 6:9-10). Мерзки здесь как дела, так и мысли, хотя путь к прощению им не закрыт, – повиновалась ему Анка.
– Царства Божия не наследуют? – переспросила Люба, вставая со скамейки и заглядывая в телефон. «Нет!» – сказал Женька.
– Как нет? – всполошилась Николаевна. – Как нет! Тут же написано: путь к прощению не закрыт!
Я сидела сзади них и укачивала Серёжку на руках. Перед моими глазами всплывала картина из лесного посёлка, которую так ярко рисовала баба Нюра: когда Федька загулял с Ийкой, свершив тем самым тот же страшный грех прелюбодеяния, в их доме завёлся нечистый. Пока каждый из этой троицы не ответил за свой проступок, тот продолжал жить в доме, разрушая Нюрки – ну психику изнутри. Тайна «заповеди» ей не открывалась почти двадцать лет. Она говорит, что в силу не могла никак войти… Но почему же тогда «заповедь седьмая» появлялась на всех видимых и не видимых местах с самого начала?.. Хм.
– Марья, ты чего там губу поджала? О чём думаешь? – спросила меня Анка.
– Её будто подводили к откровению. – сказала я, вглядываясь в туман, застилающий зелёный двухэтажный деревянный дом.
– Ты о чём? Про кого опять? – не понимала меня Николаевна. – Вечно как начнёшь что-нибудь. Я тебе про Фому, а она – про Ерёму!
– Да и я про Фому. Про Федьку то есть.
– В смысле?
– Грех прелюбодеяния был совершён Федькой.
– Каким ещё Федькой?
– Ой, длинная история. Это муж Нюркин. Помнишь, она рассказывала, что обиженный, то есть нечистый дух в её доме жил.
– Ну. Это она перед отъездом говорила. Помню. И что с того?
– А ты сопоставь. «Заповедь седьмая» появлялась у неё на столе, оконных рамах, подоконниках, дверях, приступках, порогах в течение нескольких лет. Видно, бабка её умершая пыталась сообщить, почему всё это происходило и не прекращалось… Если в колдовство Нюрка верила с самого детства, так как видела, чем её бабка промышляет, то о религии она ничего не знала. Тем более тема эта была под запретом в Советском Союзе. Антирелигиозные мероприятия добирались и до самых маленьких сёл. Что уж говорить о таком маленьком населённом пункте, в котором жила она! Напугать тёмных людей – дело нехитрое. Библии все были уничтожены у сельского клуба. Сожгли их. Об этом мне свекровь как-то рассказывала. Ещё тогда говорила, мол, вот нехристи какие! Откуда ж Нюрке была известна эта заповедь, когда она и о Боге-то ничего не знала!? Видать, бабка в своей тетради писала всё, чего не лень, а Нюрке это всё-таки и пригодилось!
– Странная ты, Маруся! Что за суждения?
– Странная – не странная, а с чего бы тогда ей бабка её мерещилась, да подсказки кидала? Или ты что – до сих пор не веришь? А как же слова, которыми исписан весь детский дом?
– Ну, тут отрицать не могу: надписи есть!
– От этого никуда не денешься. Всем же привидеться не могло?!
– Не могло!
– А Нюрка, как ты можешь наблюдать, больно-то мудрой никогда не была, Библию и вовсе никогда не открывала, что уж говорить-то! А тут – на тебе, откровение такое, заповедь из Нового завета! Откуда ей было её знать?
– Да уж сколько времени с тех пор прошло! – Вступила в наш спор Наталья Михайловна. – Так и не знает она!
– Ну, теперь-то, пожалуй, и знает! – Соглашалась я. – Теперь– то в её возрасте стыдно не знать. Да и время сменилось. Другое.
– А раз она в Бога верит, что тогда заговорами занимается?! – Не унималась Люба.
– А мы все в него верим, а ей что – нельзя? У неё и заговоры все добрые! – Пыталась вступиться я за Нюрку.
– Что-то она долго не выходит… Да и тихо больно. – Проговорил Женька. – Может, сбегать посмотреть?
– Тут сиди! – оборвала его Анка. – Нюрка знает, что делает!
«Сюда иди! – протягивая руки в пустоту, говорила баба Нюра. – Иди. Не бойся. Не сердись. Избавлю тебя от мук твоих…»
Тяжёлые шаги послышались где-то у окна, и что-то тёмное приблизилось к ней.
На столе уже был налит стакан козьего молока с горькой полыньей. «Испей. Бабка моя меня учила в гости без подарков не ходить», – пыталась найти его глаза Нюрка. Она напряженно всматривалась в отдаленное пространство и вдруг почувствовала руку у себя на плече. Длинные пальцы сжимали старческую кожу и плавно подходили к шее. Она схватила их своей рукой и громко крикнула: «Погоди! Дай дух переведу!»
Пальцы невидимого обмякли и остановились на месте. Нюрку трясло, но она не останавливалась: «Знаю, душе твоей нелегко. Чувствую, грех на тебе тяжкий. Прелюбодеяния. Убили тебя. Душа твоя мается. Судом не судили тебя праведным. Судили людским судом тебя. А это хуже ещё.» Пламя свечи трепыхалось от чьего-то сбивчивого дыхания и попеременно угорало и разрасталось. «Не пыхти. Не пыхти. Не нервничай, – пыталась бабка Нюрка его упокоить. – Злобу на баб затаил. Всех тут перепугал.»
Оконная рама задребезжала и стекло в раз рассыпалось на мелкие осколки. «Не лютуй! – командовала спокойным твёрдым голосом ведунья. – Всё про тебя знаю. Уйти так просто ты не сможешь. Не сможешь.»
Крышка чёрного пианино поднялась и хлопнула. «Вот видишь, ты и сам это понимаешь.» – продолжала Нюрка.
«Молока отпей! Прошу тебя!» – вторила она кому-то невидимому.
Прозрачный стакан поднялся над столом и с силой был брошен на пол. «Не хочешь, значит, по-хорошему. – посмотрела на тёмную тень Нюрка. – А я так не хотела по-плохому».
Сказав это, она очутилась на полу. Кто-то большой и мохнатый скинул её со стула и начал душить. Сквозь хрип и стон Нюрка пыталась читать: «Боже вечный, избавь нас от пленения диавола, от всякого действа духов нечистых…» Пальцы на её дряхлой шее ослабевали, а она продолжала говорить все громче и громче: «Да отбегут и отступят от дому сего и от места сего! И яке вхождении всяком путном и путешествии, в ядении и питии, от здания сего – всякого диавольского обстояния и чародеяния волшебная действа окроплением молитвы и воды сея окроплением (она схватила остаток полыньи и макнула траву в банку с молоком) исчезните вси диявольские силы. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа. Аминь». В исступлении она махала горькой травой перед нечистым и чертила в воздухе большой крест.
«Что это?» – взгляды с детской площадки устремились на три средних окна второго этажа, одно из которого осколками осыпалось на землю. Малыши смотрели в исступлении на тёмную дыру в доме и не могли проронить ни звука. «Девочки, надо что– то делать!» – кивая головой, говорил Женька. «А что?» – смотрела на него Анка. «Я не знаю, – припрыгивал он около нас – Не знаю – не знаю…»
Языки пламени засверкали в здании, и было видно, как огонь перебирается на внешние стены деревянного детского дома. «Господи! – вскрикнула Любка и перекрестилась трижды. – Горит! Горим! Мы горим!» Владлена Юрьевна судорожно набирала телефон пожарной службы. Через каких-то несколько минут весь дом занялся пламенем, и было страшно к нему подступиться. Бабки Нюрки не было. Женьки тоже.
«Женька? Женька? Девочки, где Женька?» – металась под навесом Николаевна.
Мы начали искать его глазами и кричать, что было сил. «Же-еня! – орала Анка. – Же-еня!» Она схватилась за сердце: «Не уберегла!» «Да Бог с тобой, Николаевна, он тут где-нибудь!» – прискакивала я с маленьким Серёжкой на руках около неё.
Послышались сирены пожарки и фары больших красных машин осветили здание. Молодые крепкие ребята раскатывали рукава и занимали свои позиции. Мы спешно уводили малышей с площадки, над которой постепенно расплывался смог. Дым струился из окон и дверей здания, а Анка не прекращала прыгать у пожара. «Дамочка, отойдите! Задохнётесь ведь!» – отодвинул её рукой в специальной перчатке пожарник. «У меня сын там! Сын!» – не унималась она.
Горящие головёшки выпрыгивали со второго этажа с ужасным треском, сквозь щели дома струился чернущий дым, а Женьки всё не было и не было.
Баба Нюра продолжала выписывать кресты пред нечистым духом. Она так энергично махала руками, что случайно задела травой за свечу, которая упала на стол, отчего пламя перекинулось на скатерть. Сняв с головы платок, Нюрка начала хлопать им по огню. Но вместо того, чтобы потухнуть, пламя разгоралось все больше и больше. Вот оно перешло на ковер, затем на обои, а по ним и на потолок. Напугавшись, бабка ринулась к выходу и перескочила через горящие двери. Она обожгла руки и бока, но продолжала бежать к лестнице, ведущей на первый этаж. Вдруг она почувствовала запах палёного… Нюрка шмыгнула носом и оглядела себя – несколько чётких ссадин появились на её теле, но и это ерунда. Оправившись от первого шока, она протянула руки к голове и закричала – там, на самой макушке горели волосы. «Господи, помоги! Господи!» – она сняла с себя халат и накинула на опекшуюся голову. Дышать было уже нечем, она начинала задыхаться. Пыталась вдохнуть, но ничего не выходило. В голове её что-то помутилось и перед глазами показался. пол. Она потеряла сознание.
